|
|
 |
|
 |
|
Неславный юбилей
Игумен Иннокентий (Павлов)
НЕСЛАВНЫЙ ЮБИЛЕЙ
20 мая 2007 г. исполнилось 80 лет
Централизованной религиозной организации
«Русская Православная Церковь – Московский Патриархат»
заметки церковного историка
Ну вот и отгремела шумно-гламурная пропагандистская акция под названием «Воссоединение Русской Православной Церкви за границей с Русской Православной Церковью». В программе новостей 17 мая по НТВ, предваряя показ «картинки», ведущий Алексей Пивоваров со свойственной ему лёгкой иронией обозначил её в категориях постсоветской деловой лексики: «Что это – слияние или поглощение?». При этом едва ли кто задался вопросом, почему сие мероприятие провели на Вознесение Господне, т. е. 17 мая сего 2007 года. В самом деле, у спонсоров «воссоединительного» процесса уже давно было «всё схвачено», все формальности, если так можно сказать, были давно уже согласованы, так что вполне возможно было это действо провести и на Рождество. Или же, дабы усилить «духовную» составляющую, под покаянные песнопения во дни печальные Великого поста, чтобы Светлый праздник уже встретить у единой чаши. Тем не менее, для проведения мероприятия была выбрана вторая половина мая. Позволю выразить предположение, что этот выбор, исходивший из недр Московской Патриархии, был далеко не случаен. Пропагандистский треск «восстановления единства Русской Православной Церкви» призван был свести на нет воспоминание о том, что именно в эти майские дни 80 лет тому назад на свет появилась сама Московская Патриархия, а соответственно – отсюда берёт свое историческое бытие и, как она значится в реестре Федеральной регистрационной службы в соответствии с действующим законодательством Централизованная религиозная организация «Русская Православная Церковь – Московский Патриархат».
Когда говоришь о восьмидесятилетнем историческом пути РПЦ-МП, то некоторые её адепты, не говоря уже об идеологической обслуге Московской Патриархии, начинают бурно возмущаться и кудахтать о более чем тысячелетней истории Русской Церкви, преемниками которой не только духовными, но и вполне юридическими они видят свою ЦРО. Собственно, если рассмотреть её исторической путь (за истекшие 80 лет, понятно), то его кульминацией и впрямь стало празднование 1000-летия Крещения Руси, имевшее место в 1988 году. На следующий год этому событию исполнится 20 лет, так что будет повод поделиться не только воспоминаниями о том, как это празднование готовилось и проходило (к чему автор этих строк имел самое непосредственное отношение), но куда как более интересную предысторию этой акции, берущую начало ещё в 70-е годы, когда она планировалась как некая смена советских идеологических вех.
И всё же РПЦ-МП именно 80 лет, не больше и не меньше. Исчерпывающие доказательства этого были приведены в своё время в моей работе «Постановление № 362 и его роль в новейшей церковной истории», опубликованной на портале «Кредо.ру» (15-17.12.2003). К этому могу добавить лишь одно простое соображение. Буди Российская Федерация по настоящему правовым государством, то все пользователи недвижимости, на которую, согласно сообщениям СМИ, претендуют структуры РПЦ-МП на основании разного рода распорядительных актов исполнительной власти того или иного уровня, без труда могли бы отмести эти претензии в судебном порядке, элементарно доказав, что данная ЦРО и её местные подразделения никогда не были и не могли быть собственниками спорного имущества, поскольку по отношению к настоящим собственникам, т. е. к исторической Православной Российской Церкви и её структурам у них нет канонического (оно же юридическое) правопреемства. Более того, когда «в изъятие из узаконений» данная централизованная религиозная организация была в 1927 г. явлена на свет, получив официальную регистрацию надлежащего советского органа, то она по тогдашним советским законам даже не могла иметь прав юридического лица, а следовательно, быть собственником какого-либо имущества. Данное положение следует из того очевидного факта, что преемство церковной власти любого уровня – от высшего управления до прихода – в Православной Российской Церкви определялось нормативными актами Московского Священного Собора 1917-1918 гг., а при чрезвычайных для Российской Церкви обстоятельствах актами Высшего Церковного Управления в лице избранных тем Собором Святейшего Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета, соединённое присутствие которых и приняло на сей счёт 7/20 ноября 1920 г. то самое постановление № 362. Ни Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, каковым в мае 1927 г. значился митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский), ни Синод при нём, собранный путём приглашения подобранных лиц, кои и получили государственную легализацию в качестве высшей церковной власти, вышеуказанными каноническими актами Православной Российской Церкви предусмотрены не были. Отсюда и следует факт появления новой централизованной религиозной организации, как определяет РПЦ-МП действующий ныне Закон РФ «О свободе совести и религиозных организациях».
К этому, однако, необходимо добавить ещё одно очевидное соображение. Уже в 1988 г., когда на волне «перестройки» стала качественно меняться советская религиозная политика, не говоря уже о ситуации начала 90-х гг., когда в России на время и впрямь установилась невиданная доселе свобода совести, Московская Патриархия могла исправить положение с правопреемством, восстановив нормы церковной жизни, определённые законной высшей церковной властью в лице упомянутого Собора 1917-1918 гг. и на их основании созвать отвечающий указанным нормам Поместный Собор, который бы и установил указанное правопреемство, т. е. преемство правовых норм, следование которым было насильственно порушено большевистским режимом ещё в 1921-1922 гг., когда сначала стало невозможно созвать очередной Поместный Собор, а затем было закрыто и законное Высшее Церковной Управление. Однако, этого не только не было сделано, но, более того, Устав РПЦ-МП, принятый Архиерейским Собором 2000 г., знаменовал собой окончательный разрыв с исторической Православной Российской Церковью. И понятно почему. Разве нынешним хозяевам Московской Патриархии, приватизировавшим церковную власть, и их вассалам на местах нужна прозрачность в церковных финансах и в принятии тех или иных решений, включая кадровые, что предусматривают соборные определения 1917-1918 годов? Вопрос, ясное дело, риторический.
Впрочем, то о чём было сказано выше, касается лишь формально-юридической стороны дела. Хотя и Лев Регельсон в 1977 г. в своей «Трагедии Русской Церкви» (кстати, недавно вышедшей 3-м изданием), и ваш покорный слуга в 2003 г. в вышепоименованной работе именно на ней в первую очередь сосредотачивали своё внимание. Опять же, понятно почему. В 70-е годы казалось, и автору этих строк в том числе, что убери коммунистический режим, и на волне чаемого церковного возрождения Московской Патриархии придётся уже на деле исполнять обещания (как теперь выяснилось, ложные) своего основателя о созыве Поместного Собора и о восстановлении канонических норм церковной жизни. Спустя же три десятилетия в свете как ранее неизвестных документов (кстати, того же постановления № 362, которое в полном объёме Регельсону не было доступно), так и трезвой оценки всех известных (в т. ч. и по личным свидетельствам очевидцев) фактов российской церковной истории теперь уже 80-летней давности, встала другая задача: показать не просто неканоничность Московской Патриархии как органа высшей церковной власти, но и порочность самого её основания, как теперь мы видим, не оставляющей никаких надежд на оздоровление и нормализацию церковной жизни в подведомственных ей структурах.
Однако, требование историчности побуждает меня взглянуть теперь на события весны-лета1927 г. не с позиций сегодняшнего дня, когда стало многое известно в плане документов и многое продумано в плане определения исторических тенденций, а так, как это виделось церковной публике в то, теперь уже далёкое время, от которого нас отделяет дистанция размером с человеческую жизнь.
И тут придётся признать, что трагический разрыв преемства новоявленной тогда Московской Патриархии с Православной Российской Церковью произошёл не только, скорее даже – не столько потому, что каноничность митрополита Сергия в роли церковного предстоятеля была более чем сомнительна. Но именно потому, что он принял те условия легализации церковного управления, кои оказались неприемлемыми ни для Патриарха Тихона в 1924 г., ни для Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского) в 1925 г., который своим распоряжением и назначил его своим заместителем на время ареста.
Здесь, однако, для ясности картины нам придётся обратиться как канонической, так и к исторической стороне вопроса с «заместительством» митрополита Сергия.
Каноническая сторона с преемством высшей церковной власти, плоть до её нормализации через созыв законного Поместного Собора, выглядела так. Пункт первый Постановления № 362 гласил: «В случае, если Священный Синод и Высший Церковный Совет по каким-либо причинам прекратят свою церковно-административную деятельность, Епархиальный Архиерей за руководственными по службе указаниями и за разрешением дел, по правилам, восходящим к Высшему Церковному Управлению, обращается непосредственно к Святейшему Патриарху или к другому лицу или учреждению, какое будет Святейшим Патриархом для этого указано».
В мае 1922 г. как раз и произошло прекращение церковно-административной деятельности Священного Синода и Высшего Церковного Совета, а Патриарх Тихон, оказавшийся под арестом указал на замещающее себя лицо – митрополита Ярославского Агафангела (Преображенского). В свою очередь, последнему, ввиду невозможности свободно действовать в качестве временного предстоятеля Православной Российской Церкви пришлось уже ввести в действие пп. 2 и 4 указанного постановления, гласящие: «2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т.п. окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением или само Высшее Церковное Управление во главе со Святейшим Патриархом почему-либо прекратит свою деятельность, Епархиальный Архиерей немедленно входит в сношение с Архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства или митрополичьего округа или ещё иначе). 4. В случае невозможности установить сношения с Архиереями соседних епархий и впредь до организации высшей инстанции церковной власти, Епархиальный Архиерей воспринимает на себя всю полноту власти предоставленной ему церковными канонами, принимая все меры к устроению местной церковной жизни и, если окажется нужным, к организации епархиального управления, применительно к создавшимся условиям, разрешая все дела, предоставленные канонами архиерейской власти, при содействии существующих органов епархиального управления (Епархиального Собрания, Совета и проч. или вновь организованных); в случае же невозможности составить вышеуказанные учреждения — самолично и под своею ответственностью».
В свою очередь, смерть Патриарха 25 марта/7 апреля 1925 г. повлекла за собой введение в действие составленного на основании п.1 того же Постановления завещательного распоряжения, где были указаны три лица – митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), митрополит Ярославский Агафангел и митрополит Крутицкий Петр, которые только и могли при наличии возможности для кого-либо из них вступить в должность Патриаршего Местоблюстителя. Тогда такая возможность была только у митрополита Петра. Однако последний, предвидя свой арест, который и произошёл в начале декабря 1925 г., при том что митрополиты Кирилл и Агафангел были в изоляции, не пошёл на введение самоуправления епархий, как это было в 1922 г., а решил назначить себе возможных заместителей, первым из которых в качестве такового был поименован митрополит Сергий. Он-то и вступил 10 декабря т.г. в указанную должность.
Это, безусловно, шло в разрез с п. 1 Постановления № 362, равно как и с завещательным распоряжением Патриарха Тихона, однако ни епископат, ни церковное общество не придали тогда этому значения. В чём дело? Очевидно, в том, что о Постановлении № 362 к тому времени на просторах СССР мало кто помнил. В 1920 г., когда не было уже церковной печати, оно, отпечатанное на машинке, было разослано циркулярно, да и то, вряд ли, дошло до всех адресатов, имея в виду российский епископат. Единственная его публикация принадлежала как раз Архиерейскому Синоду РПЦЗ в «Церковных ведомостях» которого оно появилось в Белграде в 1926 г. (№ 17-18), когда этот печатный орган не мог получить и малейшего распространения в нашей стране.
С другой стороны, восприятие согласно завещательному распоряжению Патриарха Тихона «Патриарших прав и обязанностей» митрополитом Петром воспринималось в качестве установления прецедента, подобно тому, как это было, во II-III вв., в эпоху гонений, когда передача церковной власти от берущегося под стражу церковного предстоятеля назначенному им на этот случай лицу (епископу-коадъютору) была в порядке вещей, пока особо не была запрещена уже в 341 г. 23-м правилом Антиохийского Собора.
Но главное, опять же, было не в этом квази-каноническом соображении. А в том, что подавляющим большинством епископата, клира и церковного общества, принадлежавшего к Патриаршей (как её тогда называли) Церкви, причём не только в СССР, но и за рубежом, в период с конца 1925 и до августа-сентября 1927 г. митрополит Сергий воспринимался как достойный продолжатель дела Патриарха Тихона и митрополита Петра, как борец за соборность и каноническую чистоту Православной Российской Церкви. Повод к такому настроению давало и его пребывание в Нижнем Новгороде, поскольку приезд в Москву был ему закрыт властями, и его непримиримая позиция по отношению к легализованному в том же Административном отделе НКВД РСФСР 2 января 1926 г. новообразованному Временному Высшему Церковному Совету (ВВЦС), возглавляемому архиепископом Екатеринбургским Григорием (Яцковским), к которому на первых порах примкнуло ещё 11 архиереев. Этот самочинный орган, нашедший себе резиденцию в московском Донском монастыре, кстати, оправдывал своё образование ссылкой на цитировавшийся выше п.2 Постановления № 362. Однако этот пункт по сути дела им никаких полномочий не давал, поскольку в нём речь шла об органе местного церковного управления для соседних епархий, а не о всероссийском церковном управлении. Так что даже посул ВВЦС, прозвучавший в его первом воззвании от 9/22 декабря 1925 г., созвать не позже лета 1926 г. «канонически правильный Собор» не возымел действия. За этим «проектом» все увидели руку ОГПУ, что и позволило митрополиту Сергию оказаться тогда во главе партии борцов за каноническую чистоту Российской Церкви, а все инициативы ВВЦС обрекло на полный провал.
Однако уже в апреле-июне того же 1926 г. митрополит Сергий провёл умелую интригу против митрополита Ярославского Агафангела. Когда последний вышел из Пермской тюрьмы и получил от митрополита Петра документ о передаче ему прав и обязанностей патриаршего Местоблюстителя в соответствии с завещательным распоряжением Патриарха Тихона, то митрополит Сергий представил дело так, что за этим стоит ОГПУ, чем и лишил законного предстоятеля Российской Церкви поддержки епископата. Так что митрополит Агафангел вынужден был уступить.
Между тем, от лиц, знавших людей, входивший в ближний круг общения митрополита Агафангела, мне стало известно, что последний, понимая, что, как и в 1922 г., он станет предметом попыток манипулирования со стороны тогдашнего куратора церковных дел – начальника VI отделения секретного отдела ОГПУ Евгения Александровича Тучкова, рассчитывал использовать краткий момент своего местоблюстительства лишь для того, чтобы снова предоставить самоуправление епархиям, как он это сделал в 1922 г., в сознании того, что, в конце концов, ОГПУ изыщет средства контроля и направления деятельности любого центрального церковного управление, буде такое наличествовать.
В свою очередь на зарубежном направлении митрополит Сергий занял в тот момент канонически безупречную позицию. Когда до него окольными путями дошло письмо членов Синода РПЦЗ о посредничестве в их споре с возглавителем Западноевропейской епархии митрополитом Евлогием (Георгиевским), то он 13 сентября 1926 г. написал «дорогим святителям», что по причине отсутствия свободных сношений с заграницей он не способен быть судьёй в их споре, а дабы избегать недоразумений, предложил тем русским церковным общинам, что находятся в православных странах, войти в их Поместные Церкви, а тем, что находятся в странах инославных, образовать самоуправляющиеся епархии. В ноябре т.г. это письмо просочилось в русскую зарубежную печать, что стало причиной ареста митрополита Сергия, поскольку в глазах ОГПУ несанкционированное сношение с заграницей считалось тяжким преступлением.
У кормила церковного тогда, согласно распоряжению митрополита Сергия, оказались два его заместителя, сначала со 2-го до своего ареста 29-го декабря 1926 г. митрополит Ленинградский Иосиф (Петровых) (назначен на вдовствующую с 1922 г. кафедру митрополитом Сергием, не смог её занять из-за несогласия ОГПУ), а затем до освобождения Сергия в апреле 1927 г. архиепископ Углический Серафим (Самойлович).
Ситуация, связанная с пребыванием митрополита Сергия в заключении на Лубянке, а также его неожиданное освобождение с правом проживания в Москве в резиденции Патриаршего Местоблюстителя в Сокольниках (чего он был лишён ранее), наконец, подбор им «Временного Патриаршего Священного Синода» из лиц в большинстве своём пререкаемых (достаточно указать только на митрополита Тверского Серафима (Александрова), ещё со времён Патриарха Тихона имевшего устойчивую репутацию агента ОГПУ), вызвало, как известно, напряжённость у части епископата, в частности у епископов Ярославской церковной области, включая митрополита Ленинградского Иосифа, проживавшего в Ростове Великом. И это далеко не случайно.
Упомянув выше о имевшем место в 90-е гг. открытости центральных архивов с документами по советской истории, я теперь должен добавить, что эта открытость была довольно избирательной: так, дав изучить и опубликовать документы Политбюро, касающееся советской церковной политики при Патриархе Тихоне (см.: Архивы Кремля. Политбюро и церковь 1922-1925 гг. Издание подготовили Н. Н. Покровский, С. Г. Петров. – Новосибирск: «Сибирский хронограф», М.: «РОССПЭН», 1997) и даже передав Московской Патриархии из архива ФСБ само следственное дело Патриарха (издано, хотя и со значительными купюрами Православным Свято-Тихоновским богословским институтом в 2000 г.), российская власть не пошла на то, чтобы достоянием гласности и научного изучения стали документы более позднего периода, прежде всего, проливающие свет на появление в 1927 г. самой Московской Патриархии.
Тем не менее, общая тенденция понятна и без этого. А кроме того, кое-что всё же увидело свет. Так, стало известным свидетельство М.Н. Ярославского, келейника архиепископа Серафима, о том, что последнего в качестве Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в марте 1927 г. Тучков вызвал в Москву, предлагая ему легализацию церковного управления, на условиях включения в образуемый при нём Синод, угодных ОГПУ кандидатур. Это предложение было отвергнуто. (см. Косик О. Послание ко всей Церкви священномученика Серафима Угличского от 20 января 1929 года. / Богословский сборник. Вып.11. – М.:ПТСБИ, 2003. С. 304-305). Так же как ранее (февраль 1927 г.) первым из названных Патриархом Тихоном кандидатом в Патриаршие Местоблюстители митрополитом Кириллом было отвергнуто предложение посетившего его в ссылке Тучкова о легализации его как предстоятеля Церкви на условиях выполнения распоряжений ОГПУ по кадровым и другим вопросам (свидетельство об этом привёл ещё в 1977 г. Регельсон).
Отсюда со всей очевидность следует вывод, что митрополит Сергий, при всём своём ореоле борца за свободу Церкви, все эти условия ОГПУ принял. Так что 18 мая 1927 г. он в Сокольниках собирает из рекомендованных ему епископов Временный Патриарший Священный Синод, от имени которого подаёт в регистрирующий орган соответствующее заявление. И всего через день получает следующий документ:
РСФСР
Народный Комиссариат внутренних дел
Центральное административное управление
Административный отдел
Москва, Ильинка 21/10 Тел. 4-09-60
Москва, 20 мая 1927 г.
№ 22-4503-62
Гр-ну Страгородскому Ивану Николаевичу
Москва, Сокольники, ул. Короленко, д. 3/5
Справка
Заявление и[справляющего] д[олжность] «Местоблюстителя Московского Патриаршего Престола», митрополита Нижегородского Сергия, гр. Страгородского и список организовавшегося при нем Временного так называемого «Патриаршего Священного Синода» в составе: митрополита Новгородского Арсения Стадницкого, митрополита Тверского Серафима Александрова, архиепископа Вологодского Сильвестра Братановского, архиепископа Хутынского Алексея Симанского, архиепископа Костромского Севастиана Вести, архиепископа Звенигородского Филиппа Гумилевского, епископа Сумского Константина Дьякова в Административном отделе ЦАУ НКВД получены и приняты к сведению.
Препятствий к деятельности этого органа впредь до утверждения его не встречается.
Начальник Административного отдела (подпись)
Реестрант А. Я. Соловьев (подпись)
Печать
Вот почему именно 20 мая РПЦ-МП должна отмечать день своего рождения.
Уже спустя неделю, 27 мая 1927 г. urbi et orbi будет разослан Указ № 97 новоявленного органа высшего церковного управления, предписывающего епархиальным архиереям на основании этой справки регистрировать в местных органах НКВД самих себя и образованные при них путем приглашения епархиальные советы.
Здесь следует обратить внимание на две существенные детали. Первая. Главная идеологема, которой митрополит Сергий вплоть до 1931 г., когда она в последний раз была им озвучена в первом номере «Журнала Московской Патриархии» (издавался до 1935 г.) прикрывал своё сомнительное с канонической точки положение Заместителя Патриаршего Местоблюстителя состояла в том, что, да, такое положение, когда Церковь управляется Заместителем, ненормально, равно как если бы она управлялась самим замещаемым им Местоблюстителем, вот я и прилагаю усилия к созыву Поместного Собора, который нам даст каноническое Высшее Церковное Управление, и успех в этом уже не за горами. Вторая. Внимательное чтение вышеприведённой справки показывает, что никакого Собора власть созвать не даст. С точки зрения тогдашнего советского законодательства о культах (Постановление ВЦИК от 3 августа 1922 г.) именно Всероссийский съезд религиозного общества образует его исполнительный орган. Применительно к Российской Церкви это означало, что её Поместный Собор избирает Патриарха и формирует Высшее Церковное Управление. Но ведь в справке ясно написано о будущем (очевидно, по прохождении испытания в деле) утверждении, т. е. той самой пресловутой регистрации, не избранных Собором Патриарха, Священного Синода и высшего Церковного Совета, а этого самого «Временного Патриаршего Священного Синода».
Впрочем, тогда, в мае 1927 г., на это мало кто обратил внимание. Всем хотелось верить в лучшее. И в самом деле. Патриарху Тихону в 1924 г. в качестве условия легализации предлагали пригласить в образуемый при нём Высший Церковный Совет былых живоцерковников с одиознейшим Владимиром Красницким во главе. Митрополиту Петру, вообще, была предложена уния с обновленцами на «объединительном Соборе» в октябре 1925 года. А тут ничего этого нет. Более того, первым среди членов Временного Патриаршего Священного Синода значится митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий), авторитетнейший иерарх, один из кандидатов на патриаршество в 1917 г., стойкий борец за церковное дело в 1922 г., отбывающий ссылку в Ташкенте. Трудно найти мотивы, по которым он принял это предложение. Остаётся только думать, что на него подействовал уговор его давнего любимца (ещё со времён учёбы того Московской духовной академии, где Арсений был ректором), управлявшего тогда Новгородской епархией архиепископа Хутынского Алексия (Симанского) (будущего Патриарха РПЦ-МП).
Конечно, для лучшей части петроградского духовенства Алексий был одиозной фигурой в связи со своей уступчивой позицией по отношению к лидеру обновленцев Александру Введенскому, занятой в критические дни лета 1922 года. Но где ещё знают об этом? Да и об упомянутом Серафиме (Александрове), как о стукаче, знает лишь сравнительно небольшой круг церковных москвичей. Архиепископы Вологодский Сильвестр (Братановский) и Костромской Севастиан (Вести) в 1922 г. признали обновленческое ВЦУ. Так сделали они это по примеру того же митрополита Сергия (Страгородского) в ряду многочисленных своих собратьев-епископов, не говоря уже о преобладающей части приходского духовенства. Потом в 1923 г. раскаялись в этом перед Патриархом Тихоном.
Так что епископат и особенно приходское духовенство, в большинстве своём воспитанное ещё в дореволюционное время в духе конформизма, и впрямь поверило, что теперь их ждёт спокойная гавань, где они будут проводить «тихое и безмолвное житие» (вскоре после легализации митрополит Сергий ввёл на ектеньях поминовение властей, а чтобы представить это как апостольский императив, добавил в соответствующее прошение такую вставку из 1 Тим 2:2: «да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте») Отрезвление стало приходить позже. Для кого-то оно пришло уже на Бутовском полигоне и прочих многочисленных местах ликвидации «чуждого элемента» в 1937 г.., куда подведомственное Московской Патриархии духовенство отправлялось по доносам своих более ловких сослужителей, активно сотрудничавших с ведомством тов. Ежова.
Но первыми, кто вынужден был заявить о разрыве с Московской Патриархией (пусть даже чисто символическим в отсутствие нормальных контактов), был Архиерейский Синод РПЦЗ. Причиной этого стала пресловутая декларация митрополита Сергия, как стали именовать выпушенное от его имени и имени Временного Патриаршего Священного Синода послание пастырям и пастве от 16/29 июля 1927 года (опубликовано в «Известиях» 19 августа т.г.). В этой декларации были и слова о Поместном Соборе, и о якобы наступившей нормализации церковной жизни в СССР, свидетельством чего была представлена легализация Московской Патриархии. Советской власти гарантировалась лояльность подведомственного ей клира, причём в самой решительной, чем это было до сих пор форме. Однако существенным элементом декларации, со всей очевидностью выдававшим ОГПУ как её идейного вдохновителя, было требование к заграничному духовенству «дать письменное обязательства в полной лояльности к Советскому Правительству во всей своей общественной деятельности». Зарубежная Церковь, состоявшая из российских беженцев от большевистского террора, это требование, понятное дело, категорически отвергла, заняв с тех пор свою известную позицию по отношению к Московской Патриархии, которую и теперь разделяют многие её сознательные приверженцы, но пошедшие вслед за митрополитом Лавром на унию с последней.
В свою очередь, митрополит Евлогий, вынужденный прервать административные связи с Москвой уже в 1930 г., тогда нашёл компромиссную формулу, очевидно, устроившую лубянских кураторов Московской Патриархии. Он сам и его клирики прислали подписку в том, что они не будут превращать церковный амвон в политическую трибуну.
Однако митрополит Сергий, не иначе как по указанию с Лубянки, решил распространить сей почин и на те страны, где были свои Поместные Церкви, хотя исторически и берущие своё начало от Церкви Российской, но состоящие из граждан иностранных государств, связанных присягой на верность им. Правда, здесь уже надо было действовать тоньше. Так, в сентябре того же 1927 г. митрополит Сергий пишет архиепископу Рижскому и всей Латвии Иоанну (Поммеру) официальное письмо (№ 402), в которое, очевидно в целях собственной церковной легитимации, вставляет дежурную фразу относительно перспектив «подготовки и созыва Второго Поместного Всероссийского Собора». А затем выдвигает облечённое в казённую вежливость по-чекистски провокационное требование: «…долг имею просить Ваше Высокопреосвященство осведомить меня как о положении Православной Церкви в Вашей стране, об организации у Вас церковного управления, так в частности, и о том, в каких канонических отношениях к Московской Патриархии признаёте Вы состоящей возглавляемую Вами часть Церковного Тела». Архиепископ Иоанн, понимал, что данное вопрошание было связано с опубликованной в августе в «Известиях ВЦИК» (эту советскую газету получали и читали в Латвии) т. н. декларацией митрополита Сергия, где содержалось требование подписки о лояльности советской власти со стороны зарубежного духовенства, признающего над собой юрисдикцию новообразованной Московской Патриархии. Для знатока тогдашней советской жизни должна быть подозрительна скорость, с которой письмо митрополита Сергия дошло до Риги, учитывая, что письма обычных граждан «заграницу» могли идти месяцами из-за задержек в советской цензуре. В свою очередь архиепископ Иоанн, будучи человеком прямым, сразу же (в том же октябре 1927 г.) направляет ответ митрополиту Сергию, и, прекрасно понимая, что стоит за его приведённым выше требованием, пишет ему буквально следующее: «Поскольку Обращение (т. е. декларация митрополита Сергия – И. П.) требует от иерархов и пасомых Церкви Российской гражданской верности к СССР и к предержащей в СССР власти, мы, выбывшие из подданства СССР и связавшие себя скреплённым присягой обязательством верности Латвийской Республике, фактически должны почитаться выбывшими и из состава Церкви Российской, требующей верности СССР. Одновременная верность-верноподданность двум республикам абсолютно немыслима. Государственная граница, отделившая нас от вас в смысле гражданского подданства и по смыслу Вашего Обращения и по смыслу древних канонов, стала для нас и границею церковною. Ещё во дни Святейшего Патриарха Тихона республики, образовавшиеся из окраинных областей б. Государства Российского, стали домогаться оформления самостоятельности тех частей Православной Церкви, которые вошли в границы новообразовавшихся республик по принципу: в самостоятельном государстве и церковь должна быть самостоятельна. Молодым суверенным республикам церковная зависимость части их граждан от церковной власти, находящейся в гражданском подчинении у Москвы, казалась противоречащей понятию полной суверенности молодых республик и грозящей неблагоприятными политическими возможностями, хотя таких политического порядка требований, какие ныне имеют место по отношению к иерархам и Российской Православной Церкви в обращении вр[еменного] Синода. Некоторые республики за оформлением самостоятельности расположенных в их пределах частей Вселенской Православной Церкви обратились к Вселенскому Патриарху. Мы почли канонически более правильным обратиться по сему острому и болезненному вопросу к главе той Церкви, от которой наши православные состояли в канонической зависимости. 6 (19) июля 1921 года с благословения Святейшего Патриарха Тихона в Москве на Троицком Подворье на соединённом заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета было вынесено нарочитое постановление о предоставлении Латвийской Православной Церкви, как Церкви, расположенной в пределах самостоятельного государства, предусмотренной в канонах самостоятельности. Мне, как главе этой Церкви, тогда же был вручён соответствующий документ. По предъявлении мною сего документа сопастырям, представителям клира и мирянам, а также предержащим властям Латвии, данные документы были признаны удовлетворительными и пока не требующими обращений, по примеру наших соседей ко Вселенскому Патриарху. До сего времени поводов для изменения такого положения нашего взгляда на дело не было и церковная наша жизнь в новом положении и условиях протекала и протекает, хотя в тяжёлых внешних условиях, но внутренне нерушимо мирно. Самостоятельность наша зафиксирована в весьма решительной форме в гражданском законе о положении Православной Церкви в Латвийской Республике. По отношении к иерархии и чадам Российской Православной Церкви мы всегда питали и пока питаем чувства глубочайшей любви и почтения» (см.: Три письма о судьбе Православной Церкви в Латвии из архива архиепископа Иоанна Поммера. / Вера и жизнь (Рига), 1995, № 1. – С. 11-16). Хотя этот вполне искренний ответ говорит сам за себя, в нём, тем не менее, содержался весьма неприятный для митрополита Сергия и его кураторов с Лубянки невольный подтекст, смысл которого сводится к следующему: свою самостоятельность Латвийская Православная Церковь получила от законной высшей церковной власти в лице Соединённого Присутствия Священного Синода и Высшего Церковного Совета Православной Российской Церкви, так что не вам, любезный митрополит Сергий, с подобранным вами «Временным Патриаршим Синодом», чьи полномочия более чем сомнительны, что-либо менять в сложившемся порядке вещей.
Тем не менее, за границей у митрополита Сергия нашлись и верные сторонники. Это, прежде всего, архиепископ (с 1928 г. митрополит) Литовский Елевферий (Богоявленский), назначенный в 1931 г. также управляющим малочисленными приходами в Западной Европе, признававшими Московскую Патриархию. Впрочем, его лояльность к последней, очевидно, была возможна в результате политики литовского диктатора (с 1926 г.) Антанаса Сметоны, видевшего в православном, главным образом белорусском населении Литвы не слишком желательный элемент, который он в 30-е гг. пытался понудить к эмиграции в Латинскую Америку.
Другим зарубежным сторонником митрополита Сергия был его давнишний друг Сергий (Тихомиров), ещё с дореволюционных времён служивший в Японской миссии, а в 1912 г. возглавивший её в качестве епископа Токийского. Хотя он был возведён Московской Патриархией в митрополиты, его связь с последней вплоть до его кончины в 1945 г. ничем особым, кроме обмена поздравительными телеграммами в дни церковных торжеств, отмечена не была.
Но вернёмся на родную землю. Декларация митрополита Сергия восторга в церковном обществе, понятное дело, не вызвала. Более того, в том же Ленинграде на инерции «либеральной» атмосферы НЭПа, по свидетельству протоиерея Михаила Чельцова, интеллигентная публика, наполнявшая храмы центра города, позволяла себе публичные возмущения ею, когда настоятели читали её вслух на нарочитых внебогослужебных беседах (см.: Чельцов Михаил, прот. В чем причина церковной разрухи в 1920-1930 гг. / Минувшее: исторический альманах. М.-СПб, 1993. Вып 15. – С. 456-457).
Однако было бы неверно считать, что отходы от новоявленной Московской Патриархии были вызваны непосредственно ею. Первым поводом к ним послужило перемещение в сентябре 1927 г. митрополита Иосифа с Ленинградской кафедры в Одессу, которое он не принял, как продиктованное внецерковными интересами. Стало ясно, что митрополит Сергий и его Синод находятся под полным контролем власти и при необходимости будут инструментом его политики «на церковном фронте». Это дано было почувствовать той же осенью 1927 г., когда последовал уже не от советских властей, а от Московской Патриархии запрет на богослужебное уставное поминовение ссыльных епископов, которые соответственно увольнялись со своих кафедр. Перемещения архиереев вне зависимости от их собственной воли и воли их епархий также отныне становятся обычным делом. Одним словом, со всеми каноническими нормами церковной жизни, засвидетельствованными Московским Священным Собором 1917-1918 гг. в структурах, подведомственных Московской Патриархии, отныне было покончено раз и навсегда.
Наконец, на Рождество 1927/1928 г. о своём отходе от митрополита Сергия заявил митрополит Иосиф, поддержав тем самым ранее заявленную инициативу двух своих викариев – епископов Нарвского Сергия (Дружинина) и Гдовского Димитрия (Любимова) и поддержавших их духовенства и мирян. В 1928 г. такие отходы ревнителей канонической чистоты и внутренней свободы Церкви приобретут уже масштабный характер. Отсюда берёт начало Истинно-Православная Церковь, 80-летие которой придётся на 2008 год, что потребует уже особых юбилейных заметок.
Но вернёмся к митрополиту Сергию. Как известно, в августе 1927 г. он сам как церковный предстоятель и его Временный Патриарший Синод «в изъятие из узаконений», получил то самое утверждение в НКВД, о котором говорилось в справке от 20 мая. Об этом уже не было циркулярных извещений, и понятно почему. Ложь митрополита Сергия о его усилиях, предпринимаемых для созыва Поместного Собора, стала бы более очевидной. Между тем, данная идеологема была нужна ему не только для того, чтобы респектабельно выглядеть за границей. В связи с вызванной его политикой церковными нестроениями, куда важнее было использовать её внутри страны. Так что в кризисном 1928 г. он устроил нечто вроде заочного «предсоборного совещания», когда маститые профессора-богословы, имевшие авторитет в церковном обществе, получали вопросники и любезное письмо самого митрополита Сергия с просьбой дать свои рекомендации о желательных предметах, подлежащих соборному рассмотрению. Кое-кто принимал это за чистую монету и откликался. Я сам видел черновик такого ответа, подготовленный знаменитым литургистом профессором Алексеем Афанасьевичем Дмитриевским, жившим тогда как раз в Ленинграде и умершим в 1929 году (РНБ, ф. 253, оп. 1, ед. хр. 812, он, кстати опубликован, см.: Сосуд избранный. История российских духовных школ в ранее не публиковавшихся трудах. Сост. Марина Склярова. СПб, 1994 – с.358-360). Но уже многие в церковном обществе митрополиту Сергию не верили.
Сейчас, обозревая историческую ретроспективу, видишь некоторые детали, на которые современники как-то не обратили, а то и не могли обратить внимание. Так, в мае 1927 г., когда появилась на свет Московская Патриархия, обновленческий Священный Синод намеревался провести Поместный Собор в честь 5-летия обновленческого движения. Прежде благоволившее ему ОГПУ на этот раз не дало добро на проведение этого мероприятия. Теперь нам понятно, что это было не случайно. Первый спонсор обновленцев Лев Троцкий как раз в это время потерпел сокрушительное поражение в борьбе за власть в ВКП (б) и, соответственно, в стране от Иосифа Сталина, превратившего, казалось бы, более технический, чем политический пост генерального секретаря ЦК, в монопольный рычаг руководства не только партией, но и, что куда важнее, всесильной в тогдашнем СССР репрессивной машиной ОГПУ. Собственно он и оказался отныне заказчиком и распорядителем того курса, который стала проводить Лубянка «на церковном фронте». Поэтому, повторю ещё раз, сталинской РПЦ-МП стала не в сентябрьскую ночь 1943 г., когда Вождь принял в Кремле митрополитов Сергия, Алексия и Николая, потребовав «большевистскими темпами» восстановить необходимое ему в пропагандистских целях патриаршество, опять же по-большевистски предложив на него одного-единственного кандидата, а в том же 1927 г., когда митрополит Сергий пошёл на легализацию на предложенных ему ОГПУ условиях.
Когда 17 мая с.г. в телерепортажах я слышал звон нёсшийся с новодела храма Христа Спасителя, то, невольно вспомнил слова известного романса: «как много дум наводит он».
Одна из них сводилась к тому, что среди зарубежных участников нынешних торжеств были и те, кто по отношению к РПЦ-МП в своё время употреблял определение Советская Церковь. Что интересно. Если убрать полемико-идеологический запал, то окажется, что мы здесь имеем дело с самым что ни на есть академическим определением. Если обратиться к официальным бланкам митрополита Сергия 30-х годов, то он там поименован не иначе как «Глава Православной Церкви в СССР». Но увы, дело не только в названии. Советской новообразованная централизованная религиозная организация, у истоков которой стоял Сталин, оказалась и по сути, о чём автор этих строк судит не по рассказам, отдав ей б?льшую часть своей жизни. Да и пост-советские псевдоморфозы она пережила, как и другие государственные и ассоциированные с ними советские институции. В свою очередь название Русская Православная Церковь стало употребляться с 1942 г. (впервые в изданной Московской Патриархией пропагандистской книге «Правда религии в России»), официально легализовавшись в сентябре 1943 г. появлением Совета по делам русской православной церкви при Совете Народных Комиссаров Союза ССР (в орфографии подлинника). Сам же генезис термина «Русская Православная Церковь» принадлежит митрополиту Сергию, который, будучи чувствительным к политической конъюнктуре, стал частным порядком употреблять его со времени образования СССР (30 декабря 1922 г.), в частности, в своём проекте программы Поместного Собора, которую он распространял в 1924 году. Соображение здесь у него было простое. Официальное название Православная Российская Церковь (любопытно, что в декларации 1927 г. оно заменено на «Всероссийскую») в реалиях СССР означало бы, что речь идёт о Церкви в пределах РСФСР, тогда как значительная (а после войны уже б?льшая) часть её приходов приходилась на Украину. Вот и стал он использовать название, которое бы отсылала к былинной Древней Руси, благо, что и дисциплина, читавшаяся в дореволюционных духовных учебных заведениях, называлась «История Русской Церкви». Кроме того, в 1943 г. Московской Патриархии, дабы почтить родину Вождя, пришлось вопреки прежней позиции российской высшей церковной власти пойти на признание автокефалии Грузинской Православной Церкви. Таким образом, название Православная Церковь в СССР, красовавшееся ранее на официальных бланках Московской Патриархии, делалось совсем уже не уместным.
Вторая дума была вызвана восторженностью тех, кто с экрана комментировал событие в ХХС. Нашли чему радоваться. Как будто раньше таких «воссоединений» не было. В том-то и дело, что были. Входит победоносная Красная Армия в Болгарию в 1944 г. и вот уже архиепископ Серафим (Соболев), этот активный член Синода РПЦЗ, горячий обличитель всяческих ересей «воссоединяется» со всем клиром и паствой с Московской Патриархией. Далее следует Югославия, где та же картина. А в 1945 г. в Манчьжурии на базе епархий РПЦЗ Московская Патриархия образует свой экзархат. В свою очередь для «воссоединения» митрополита Серафима (Лукьянова), управлявшего приходами РПЦЗ в Западной Европе даже не потребовалось вхождения Красной армии в Париж. Хватило и наличной агентуры ГУГБ НКВД. Выручили старика, над которым висело позорное обвинения в коллаборационизме во время нацистской оккупации.
Закончить эти заметки следует простейшей народной мудростью: поживём, увидим. Это о будущем объединённой РПЦ-МП. Что же касается настоящего, то здесь не остаётся ничего другого, как повторить древнюю еврейскую мудрость, использованную Господом нашим Иисусом Христом в Нагорной проповеди: Не может гнилое дерево приносить хороших плодов (Мф 7:18). Вот почему мы и обратились к имевшему 80 лет тому назад генезису Московской Патриархии.
|
|
 |
|
 |
|
